Перверсивные отношения с правдой

Пациент, вовлеченный в перверсивные отношения с правдой и инсайтом, часто имеет особую чувствительность к тому, что может чувствовать аналитик. Он/она изучает мышление аналитика, пытается представить себе его образ и фантазирует о нем. Таким образом, мы может говорить о мышлении аналитика как объекте пациента. Как писала Бренман Пик (Brenman Pick, 1986), «одно состояние души ищет другое состояние души, как рот ищет сосок».

В результате Джон Стайнер (John Steiner, 1993) стал отличать «интерпретации, центрированные на пациенте» и «интерпретации, центрированные на аналитике». Существует реальная возможность того, что пока аналитик пытается проинтерпретировать мышление пациента, пациент пытается проинтерпретировать мышление аналитика. Многие пациенты, страдающие от тяжелых расстройств личности, способны исключительно хорошо чувствовать объект, с которым они вступают в отношения. Такие пациенты могут быть исключительно чувствительными к состоянию ума аналитика, а их собственное состояние ума может быть исключительно чувствительным образом связано с состоянием ума аналитика. Тогда непосредственной тревогой пациента будет тревога о том, как работает мышление аналитика в данный момент.

«В такие моменты пациента больше всего заботит его восприятие аналитика. /…/ Я бы назвал эти интерпретации центрированными на аналитике и отличал бы их от интерпретаций, центрированных на пациенте. /…/ В общем, интерпретации, центрированные на пациенте, больше относятся к передаче понимания, тогда как интерпретации, центрированные на аналитике, скорее будут давать пациенту ощущение, что его понимают» (Steiner 1993, p. 133).

Если аналитик дает обычную интерпретацию о пациенте, пациент может фактически воспринять ее совершенно другим образом. Аналитик дает ее пациенту как подарок, образовавшийся в результате усилий аналитика понять пациента, и ожидает, что пациент воспримет ее как начало инсайта. Но пациент может воспринять «интерпретацию» как возможность оценить скорее мышление аналитика в момент интерпретации, а не правильность самой интерпретации. Риск заключается в том, что партнеры идут в совершенно разных направлениях и «не слышат» друг друга, что может завести в тупик.

«Контрперенос и терапевтические отношения. Новейшие изменения в кляйнианской технике», Хиншелвуд Р.Д.

Господи, да, господи, да. «Перверсивные отношения с правдой».

Теперь мы знаем, как это называется.

Я еще более хитрую комбинацию знаю — это не когда «непосредственной тревогой пациента будет тревога о том, как работает мышление аналитика в данный момент», а когда «одной из тревог».

У второго терапевта я заметил, что терапевтов в комнате минимум два (на самом деле три), когда должно быть всего один (и то если повезет).

Простым языком, я анализирую терапевта, но мне не «важно», что он думает, а просто очень интересно. Это меня не поглощает.

Я сплю с одним открытым глазом (а не двумя).

Поэтому, получив интерпретацию, я оцениваю ее сначала с точки зрения «правильности», потом пытаюсь понять мышление аналитика, потом — что он мог иметь ввиду. И как я его мог неправильно понять.

У меня такие сложные клиенты, что с некоторыми случается контрконтрперенос. (шутка)

Я начинаю это все перебирать и крутить в голове, причем не только применительно к моей жизни («и тут он все понял»), а и к жизни вообще.

Похоже (пока не хочу сглазить!), у меня завелся третий терапевт.

UR MOM

Моя последняя терапия в качестве клиента выглядела примерно так:

— Было мне видение: явилась змея (это как змей, только женского пола) и давай соблазнять. Говорит, типа, иди к нам, у нас поток, и мы все такие дружно ползем красивой картинкой (показывает картинку). Там тепло, все друг об друга трутся и вообще. А я такой: ну дааа, конечно. Я лучше буду песчинкой на шестернях мирозданья. Встану пусть не поперек горла, но хотя бы легкое раздражение вызову. Лучше быть отдельной гордой песчинкой, чем непонятно где себя искать в потоке. Отвертелся от змеи, короче. Видите, коллега? Совершенно прекрасная иллюстрация шизоидного конфликта, не так ли?
— Ты че, норкоман, штой ли?
— Не, у меня это... ну, как у Юнга.
— Как было у Юнга — мы не знаем. Это все, конечно, заебись видения, но давай по порядку. Расскажи о маме.

Клуб юных рыболовов

Быть терапевтом и проходить терапию — безумно интересное занятие.

Минимум один из двух терапевтов в комнате точно знает, над какой проблемой мы работаем.

У моего терапевта есть несколько приемов.

Например, она подчеркивает, что пространство безопасное и можно говорить обо всем. Меня это раздражает, потому что дело не в этом. Я знаю, что можно говорить обо всем.

Меня это раздражает, как клиента.

С другой стороны — «как терапевт», я считаю, что она все делает правильно. Хороший «профилактический» прием, напоминать, что кабинет терапевта — безопасное пространство можно бесконечно, «безопасности много не бывает» и «кашу маслом не испортишь». Клиент же (то есть я) своего раздражения никак не выдал, а терапевт не телепат.

Я тоже все время клиентам намекаю на то, что говорить можно обо всем, о чем они захотят.

Еще один прием — постоянное подчеркивание того, что тут говорится/происходит что-то важное.

Вообще вранье полное.

У Ялома в «Хронике исцеления» опубликовано два дневника терапии: один — терпевта, второй — клиентки. И вот, для них важными являются разные вещи!

То есть буквально, Ялом пишет про одну и ту же сессию одно, клиентка — совсем другое. Он — в духе «раскопали интересную тему про маму», она — «похвалил юбку, остальная часть сессии была скучной». Это, конечно, я преувеличиваю, но общее ощущение — такое (не то, что женщины думают только о юбках, это сексисткое обобщение использовано иронично и только для усиления).

Правда состоит в том, что клиенту сессии важнее, чем терапевту. Поэтому приемы, типа «мне кажется, мы на сегодняшней сессии нашли что-то важное» меня тоже раздражают. Да что-то мы на каждой второй сессии находим что-то важное.

— Я сегодня не успел подготовиться (так как мы перенесли сессию).
— Это не плохо.
— Да я знаю, что это не плохо, я тоже клиентам так говорю, когда они тоже говорят, что не успели подготовиться, — говорю я вслух.

Про себя думаю: «Я уже три раза на этот прием раздражался!».

— Вы не подготовились и испытываете волнение?
— Пффф.

Имел ввиду, конечно же, я совсем другое.

Что-то в духе «я не подготовился, поэтому сейчас, например, удачный момент, чтобы вы предложили разобрать тот сон, который мы не успели разобрать сессию назад и вы сказали «о, это интересно, я бы к нему еще вернулась»». Но это слишком конкретно, я имел ввиду что-то типа «я открыт для предложений».

Но опять, терапевт — не телепат.

А раз не телепат — значит, действует исходя из какого-то среднего опыта. Так это что, она меня сейчас с остальными людишками сравнила?

И вот в ответ на то, что я не готов, она заявила, что может быть мы сегодня «поймаем что-то большое».

Эти штучки я тоже знаю, надо поощрять в клиентах спонтанность, не будут же они терапию по бумажке рассказывать! Тут тоже переборщить нельзя, спонтанности мало не бывает.

В ответ я решил поделиться, что я не верю в большие уловы. Даже если у клиента случается инсайт, с этим инсайтом надо как-то дальше жить. Инсайт — это еще не изменения.

И что иногда можно отколупывать такими маленькими кусками, что инсайта может просто никогда не случиться. Но отколупанные и переваренные куски все равно пойдут на пользу.

Короче, это с моей стороны было такое «пффф, коллега, оставьте эту ерунду, мы-то знаем, что ваше высказывание опасно близко к Мечте О Большом Улове, а в такую ерунду только клиенты верят».

Все это произошло в первые пару минут сессии.

А потом была такая классическая сессия «про семью», где я выдал сначала немного юнгианских мифов, потом она выдала психоаналитическую интерпретацию «а не поступаете ли вы с мамой так же, как она поступала с вами?» (еще одно мое «пфффф»), поговорили о моем ребенке (я почувствовал, как тяжело быть отцом мне, но вида ей не подал).

Короче, потом мы отработали сессию, за которую не стыдно.

Но значимыми для меня были вот эти первые две минуты.

«По понятным причинам».

Травма и душа

И снова Дональд Калшед, на этот раз «Травма и душа: Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию».

После его «Внутреннего мира травмы», я писал:

...вспомнил мою очень старую формулировку, что депрессия — это договор с Дьяволом. Вот так, дословно — я пару раз говорил, что я заключил сделку: я согласен на «пониженный эмоциональный фон» (сейчас я понимаю, что это была жуткая депрессия), а взамен я не скатываюсь в полную драму. На вопрос, с кем сделка, я не моргнув отвечал, что с дьяволом.

И вот в «Травме и душе» читаю:

Таким образом, роль Дита во внутреннем мире депрессивного человека – это атаки на связи между эмоциями и мыслями, то есть разрушение способности чувствовать и ограждение души диссоциативными барьерами. В этом процессе он соблазняет человека, пережившего травму, предлагая сделку – замену острого, болезненного страдания, ведущего к трансформации, на более терпимое, но непрекращающееся – хроническое, «вечное» страдание. (Человек в депрессии не осознает этой замены.) Мифологически это классическая фаустовская сделка с дьяволом, то есть отказ во внутреннем мире от творческой работы скорби – от процесса, который в конечном итоге выведет из депрессии к обновлению жизни. Это сделка с «богом», который превращает страдание в насилие.

Ну я, конечно, порадовался за свою проницательность.

«Человек в депрессии не осознает этой замены» (хотя я осознавал) не только потому, что он в депрессии, но еще и потому, что не осознает, что это «классическая фаустовская сделка с дьяволом». Архетипическая.

Продолжая тему зумия и безумия: моя знакомая ищет мужа, я ей такой — «бери программиста», а она — «да у них мифического слоя нету».

«Мифическим слоем» мы с ней называем как раз эту штуку — умение видеть всяких дьяволов.

Совсем грубо говоря, Калшед пишет, что доступ к «мифическому слою» открывается не от хорошей жизни.

Я с ним согласен.

Психическая травма настолько глубинна, что для нее нет средств выражения, но потом на нее «наматывается» мифический слой и ее как-то можно выразить (и то, если терапевт — юнгианец).

Травма — это как бы рана между двумя мирами, через которую можно «пролезть» в другой мир. Я ее воспринимаю, как «люк в ад».

Так и появляется доступ к «мифическому слою».

Что у нас миф? «Совокупность абсолютных (сакральных) ценностно-мировоззренческих истин, противостоящих повседневно-эмпирическим (профанным) истинам», — пишет википедия с ссылкой на непонятного кого, но я могу сослаться на Агранович.

Кто имеет доступ туда, тот имеет доступ к сакральному. По-другому это можно назвать «доступ в коллективное бессознательное».

Получается интересное деление.

Сакралы и профаны.

Маги и маглы.

Ну, вы понимаете?

Картинка по запросу «Улыбка авгуров».

Не страдал — не терапевт.

Не служил — не мужик.

С 23 февраля!

У меня с терапевтом прекрасные отношения, о которых мы оба не догадываемся.

Говорю, мол, «мама никогда не читала мой блог» — и в слезы.

Она отвечает:

— Да ну, а где у тебя, во вконтакте?
— Не ожидал от вас такого оскорбления, у меня stand-alone!
— Адресок не скажешь?
— Эс как доллар, пэ как русская эр, е, эс как русская эс, тэ, a как русская, снова тэ, о кружочком, эр как я наоборот. Точка, ру.

Диалог полностью выдуман. Начнем с того, что мы — на «Вы». Но фактически все так: я рассказал ей, что мама почти всегда знала адрес блога, но никогда его не читала, а она спросила адрес блога.

Самые умные уже поняли, что блог терапевт так и не посмотрела.

Я подождал несколько недель и говорю «Ой, ну мы же все понимаем, мы же взрослые люди. Перенос-шмеренос. Ну конечно мне было обидно, что вы тоже не посмотрели мой блог, хотя и знали адрес».

В итоге блог терапевт так и не прочитала, по крайней мере, ничего не сказала.

Как-то сравнила меня с Гурджиевым. Сел я читать этого Гурджиева... Тоже, короче, «сложный чел» оказался. Его так же невозможно читать, как меня, когда я пишу подобные заметки.

Закралось подозрение, что терапевт меня прочитала и так троллит.

С другой стороны, я тоже молодец: прихожу домой и приношу «список вещей, в которых терапевт меня неправильно поняла, а пояснять было лень».

Например, я ей регулярно говорю «обычно люди об этом не говорят».

Она каждый раз реагирует одинаково: «а в этом кабинете можно об этом говорить?».

Я каждый раз закатываю глаза и говорю «Да, да, I know the deal». Я же тоже терапевт! Я же знаю, что «в этом кабинете можно говорить обо всем».

На самом деле, когда я говорю «обычно люди об этом не говорят», оттуда не следует «...поэтому мне тяжело говорить об этом».

Из этого следует «...потому мне с ними скучно».

И реагировать на это, как «а в этом кабинете можно об этом говорить?» довольно странно. «Псс, чувак, хочешь поговорить о том, о чем хочешь?».

Короче, «обычно люди об этом не говорят, и очень жаль». Вот, видимо, «и очень жаль» она не улавливает.

А мне каждый раз лень объяснять.

И очень жаль.